Роста цен на продукты в России можно было избежать. Предпосылок для подорожания продуктов, хлеба, мяса и бензина практически не было. Но аграрии пошли по пути металлургов, «нахлобучивших» государство на 100 млрд рублей. В интервью URA.RU Дмитрий Белоусов, замгендиректора Центра макроэкономического анализа и краткосрочного прогнозирования (создан его братом, первым вице-премьером Андреем Белоусовым) раскрыл, как бизнесу удалось это сделать и почему государство должно теперь раздать людям деньги.
«Продуктовые наборы — запасной вариант»
— В пандемию резко выросли цены. Кто-то предлагал вводить продуктовые талоны, кто-то — раздавать деньги бедным россиянам. Что сработает эффективнее, по вашему мнению?
— В прошлом году уровень нищеты почти не вырос — число бедных, то есть тех, кому не хватало денег даже на еду, удалось удержать на уровне 10%. Но в 2014 году таких людей было около 7%. В 2015 году был пик «войны санкций», и ситуация быстро ухудшилась. Сейчас мы находимся в состоянии глубокой обороны: 10% — это все-таки много. По уровню нищеты надо доходить хотя бы до 5%.
Наверное, можно было бы ввести талоны в прошлом году, объявить «китайский карантин», как при ударе биологическим оружием: города разделить на блоки, ввести военные патрули и выдавать по талонам продукты на каждую душу (социальные и политические издержки — «за свой счет», как говорится). Но отменить его было бы сложнее — об этом и американский опыт говорит, и наша «монетизация льгот».
По мне — лучше людям дать денег: кроме повышения пособий мы вряд ли что-то можем сделать с крайней бедностью. Впрочем, введение продуктовых талонов для самых бедных — как запасной вариант — всегда остается возможным.
— Ответьте на вопрос, который задали президенту Владимиру Путину во время «Прямой линии»: почему у нас бананы из Эквадора стоят дешевле, чем российские морковка, картошка и свекла?
— Проще объяснить ситуацию с картофелем. В прошлом году его собрали меньше 20 миллионов тонн. До этого практически выходили на самообеспечение — собирали 22-23 миллиона тонн. То есть запас получился меньше обычного на 10-15%. Плюс подорожал импорт (сказался курс рубля и введение санитарных ограничений, поломавшее логистику). Запасов картофеля и других овощей у нас нет — это не биржевой товар, интервенции не проведешь. В итоге: рынок оголен, импорта не очень много, и он дорогой.
По сахарной свекле и подсолнечнику тоже получили урожай меньше, чем в 2019-м — по свекле на 40%, по подсолнечнику — на 15%. Из-за подорожания продуктов, глобального неурожая в мире и падения курса рубля возник мощный стимул, чтобы вывозить свеклу и подсолнечник.
— Но на хлеб же удается удерживать цены, хотя тоже вывозят?
— Рост цен на хлеб идет мягко (несмотря на резкий скачок рублевых цен на экспортируемую пшеницу). Когда был риск, что следом за зерном будет и хлеб дорожать, ввели пошлины, и экспорт стал невыгоден. Думаю, в ближайшее время сильного роста не будет — все ждут нового урожая. У нас есть довольно большой набор инструментов для того, чтобы сдерживать цены на хлеб: пошлины, интервенция, договоренности разного уровня и прямое давление на уровне губернаторов. Государство стремится к тому, чтобы цены на хлеб росли темпами ниже инфляции или совсем чуть-чуть выше.
10-15-процентного роста цен на хлеб государство будет стараться не допустить всеми возможными средствами.
— Чем вызван скачок цен на мясо?
— Это интересный и редкий эффект, который любят описывать теоретики — лидерские товары подтянули за собой другие. Так, в промышленных масштабах курица — это «механизм» по переработке зерна, электричества и воды в яйцо и мясо. Когда подскочили цены на зерно, выросла стоимость яиц и курятины. Остальные [мясопроизводители] посчитали, что если килограмм курятины повысился, они тоже должны поднять цены на баранину, говядину. Хотя у них многокомпонентный рацион — там меньше зерна, больше зеленых кормов, сена. Если они видят, что зерно растет в цене, они сокращают его объем в корме. Так что рост цен тут связан, в основном, не с динамикой затрат, а со специфическими поведенческими механизмами.
— Многие аграрии заверяют, что готовы сеять и выращивать больше, если бы понимали, будут ли вводиться экспортные пошлины или другие ограничения, из-за которых вырастет себестоимость продукции. Согласны, что такая неопределенность влияет на рынок?
— Проблема в том, что у нас финансовая система для сезонного сельхозпроизводства выстроена кривовато. Государству не удалось создать нормального инструмента сельскохозяйственного страхования и кредитования, снижающего риски при избыточных сезонных колебаниях. Если урожай маленький, государству приходится компенсировать потери, если большой — вводить механизм выравнивания цен. Системы страхования от рисков нет.
— Ручной режим регулирования цен в России — единственный выход?
— Нет. Он введен в необычной, чрезвычайной ситуации — и, очевидно, на ее срок. Если будет нормальный урожай, рынок заполнится. Инфляция никак не зависит от динамики цен на нефть, от эмиссии.
«Россия — не нефтяная держава»
— Что, по вашим прогнозам, будет происходить с ценами на бензин?
— На бензин, что интересно, удалось сильно притормозить рост цен, несмотря на скачок мировых цен. Особенно, в рублевом выражении, с учетом коррекции курса. Ситуация [на рынке] тяжелая, но удалось разорвать связку между оптовыми ценами на нефтепродукты и потребительскими. Хотя есть очень нехорошие сигналы с Дальнего Востока — цены там растут ускорено… Проблема больше технологического характера — там идут ремонты нефтеперерабатывающих заводов.
Помимо пошлин и в целом механизмов налогового и квазианалогового сдерживания цен, у государства есть «пистолет» на боку, который позволяет регулировать цены, — это стимулирование и допуск иностранного бензина на наш рынок.
В основном это касается финского бензина на рынке Питера и Северо-Запада России в целом. Когда цены «улетают» вверх, он становится дешевле.
— Почему бензин в стране, которая является нефтяной державой, стоит дороже, чем финский?
— А Россия не нефтяная держава, в том смысле, в котором мы это говорим о Саудовской Аравии. Это миф. Экспорт нефти на душу населения у Казахстана, у Канады в два раза больше, чем у России, а о странах Залива и говорить нечего. Эмираты и Саудовская Аравия — это нефтяные державы. Плюс — проблема доходов. У «заливных монархий» нефтяные вышки качают нефть на берегу Персидского залива, тут же заливают ее в танкер и отправляют. У нас при добыче капексы [капитальные издержки] выше, да еще транспортировка, и более тяжелая нефть требует определенной первичной переработки уже сразу.
Есть проблема региональных монополий: в России нефтеперерабатывающих заводов не так много, и каждый из них имеет свою сферу притяжения.
Так, столичный регион обслуживается Московским НПЗ. Не знаю, что должно произойти, чтобы это было выгодно возить в Москву бензин, к примеру, из Самары.
— То есть цены на бензин адекватные?
— Не вполне. На мой взгляд, было ошибкой, когда мы пошли по европейскому пути с акцизами на топливо. Европейцы считают, что бензин — это предмет потребления богатых, поэтому акцизы должны быть высокими. Бензин у нас переоблагается — и потому избыточно дорог для территориально огромной страны. Но эти деньги идут в региональные бюджеты. А на региональных бюджетах висит социалка — школы и большая часть медицины, дороги и сельское хозяйство, ЖКХ. Благодаря [одному из идеологов экономических реформ в 1990-х Анатолию] Чубайсу и [экс-министру регионального развития Дмитрию] Козаку мы получили систему налоговой централизации: деньги собираются в центре, а потом развозятся по регионам.
В 1990-е годы нужно было привязать всех к Москве, чтобы регионам нечем было сепаратизмом баловаться. Сейчас — эта система уже себя в значительной мере исчерпала, и надо искать возможности пополнить собственные доходы регионов, и уж снижать доходы субъектов РФ точно некуда.
«С металлургов надо собирать ренту»
— С прошлого года тянется конфликт между металлургами и правительством. Повышение налога на добычу полезных ископаемых (НДПИ), введение временных экспортных пошлин — адекватная мера для сдерживания цен на металл?
— Вступая в ВТО, Россия взяла обязательство отказаться от экспортных пошлин. В результате мы лишили себя инструмента снятия ценовой ренты [дополнительного дохода при экспорте продукции] и, соответственно, снижать ценовое давление внешнего рынка на внутренний, через механизм ценообразования «нет-бэк» (экспортные цены в рублях минус издержки на транспортировку и маркетинг минус пошлины; чем выше пошлины — тем, при прочих равных, ниже ценовой ориентир для внутреннего рынка). Но Россия оставила за собой право в определенных случаях вводить временные пошлины, как это сделано сейчас из-за скачка цен.
Если бы не договоренность с ВТО, была бы пошлина, привязанная к мировым ценам на металл, объему поставок и курсу рубля (как была на нефть и нефтепродукты), мы бы изымали ренту по правилам, которые всем хорошо известны.
Но как-то надо собирать ренту и выстраивать отношения с металлургами, которые сидят на государственных или окологосударственных контрактах (строительство, трубопроводы, железные дороги, гособоронзаказ). По-хорошему, они сами должны были предложить правительству, госкорпорациям и другим крупнейшим потребителям, например, перейти на долгосрочные отношения, снижающие эти рывки цен (можно даже на основе взаимности — сниженный и стабильный желдортариф в обмен на цены на рельсы и металл для вагонов и мостов).
— К чему приведет повышение НДПИ и временные экспортные пошлины для металлургов?
— Нам удастся оттормозить рост цен на металл и повышение издержек потребителей. Потому что недопустима ситуация, когда цены «летают» при более-менее длительных контрактах — по обороне, по инвестпроектам, по жилью. По мере снижения цен на металл пошлины будут отменены, разумеется.
«Из-за роста ключевой ставки инвестиции оттормозятся»
— Центробанк резко повысил ключевую ставку — до 6,5%. Не будет ли это губительно для экономики после довольно комфортных ставок?
— Это выводит нас за пределы доходности большинства средних бизнесов в 3-5%. Годовая ставка по кредитам с учетом льгот и т. д. должна вписываться в этот показатель. А если ключевая ставка будет 6,5-7%, конечному заемщику кредит будет обходиться в 10-12%, если не выше. Если ты сидишь на ренте, пользуешься государственными льготами либо не берешь кредиты, то ты можешь вписаться в эту доходность. Но стоимость любого инвестиционного проекта сопоставляется со ставкой держания денег без рисков (на депозите, например): повышение ключевой ставки влечет повышение депозитных ставок.
При доходности бизнеса в 5-7% выгоднее положить деньги на депозит под 10%. Такая политика плохо отразится на экономике.
Плюс неизбежные проблемы с рефинансированием по повысившейся ставке кредитов, взятых на гораздо более мягких условиях.
— Считаете, инвестиции могут сократиться?
— Инвестиции не сократятся, но оттормозятся, потому что идет много госинвестиций, которые «вытянут» нам общую динамику. Здесь вопрос в другом. Строительство крупных магистралей, модернизация того же Транссиба, работает на долгосрочный рост экономики в целом — это не только увеличивает объем грузоперевозок, но и стимулирует развитие инфраструктуры вокруг — там должно возникать много разных объектов. Но если ВЭБ на «государеву дорогу» выдает кредиты под 3%, то бизнес, который вкладывает в инфраструктуру вокруг магистралей, кредиты получает по коммерческой ставке. Обрастет ли «скелет», который государство формирует за счет своих инфраструктурных усилий, усилий в сфере науки и технологий, «мясом» вот этих коммерческих деятельностей? При таких [банковских] ставках есть риск, что нет.
— В строительстве не хватает рабочих рук после оттока гастарбайтеров из-за пандемии. Предлагалось заменить их заключенными. Вице-премьер Марат Хуснуллин предложил трудоустраивать пенсионеров…
— Надо, конечно, знать контекст, чтобы понимать, что он имел в виду. Все эти [инфраструктурные] истории действительно требуют большого количества «пехоты».
Пенсионерам можно платить меньше, чем молодому (вместо 50, например, 40 тысяч), — он еще пенсию имеет. Но мы уже прогорели с заключенными.
Они лес валят, а это — высокооплачиваемая гражданская специальность. Когда мелкий наркоторговец или дурак, укравший буренку, освободится, — он не к себе в деревню вернется, а останется в леспромхозе на нормальной зарплате. Зачем ему строительство дорог? Кем он там будет? Носильщиком? Что он там заработает? С заключенными пролетели — на это подписалось только 2,5 тысячи человек. Так что… Ну, на офисную работу специалистов пожилых привлечь можно (и нужно, раз можно). Но вот про массовость — тут большие сомнения.
— Чему пандемия научила власти?
— Этот опыт интересен с управленческой точки зрения. Была возможность примерить «мобилизационную одежку» — вот как оно будет, «если снова над миром грянет гром» — мы, что называется, «повторить»-то готовы? Например, производство СИЗов развернули фактически с нуля. Бодро создали сразу несколько неплохих вакцин. Кто бы мог подумать! Все [мировые] общества прошли эпизод мобилизации, которая связана с непонятным бедствием, с распадом связей.
Мы понесли значительные потери, прежде всего, человеческие. Мы спалили на эпидемии ресурсы, которые должны были пойти на инвестиционный рывок и финансовые, и, отчасти, временные.
Люди, управленцы, которые должны были заниматься стройками, а вынуждены были производить маски и закрывать дыры [в той же медицине]. Но если нечто подобное когда-нибудь повторится, управленческого хаоса не будет точно.
Автор: Екатерина Лазарева
